История - это роман, в который верят, роман же - история, в которую не
верят.
М. Сафир
|
|
№ 13
ИЗ «ПОВЕСТИ МОЕЙ ЖИЗНИ» Н. А. МОРОЗОВА О РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НАРОДНИКОВ В ДАНИЛОВСКОМ УЕЗДЕ В 1874 ГОДУ
...Придумали, наконец, отправить меня в Даниловский уезд, в имение помещика Иванчина-Писарева, где больше года уже велась пропаганда в деревне. На это я сейчас же согласился и, совершенно того не подозревая, попал на самое крупное и самое успешное из всех бывших когда-либо предприятий революционной пропаганды среди крестьян. Ничего подобного не было ни до, ни после него во все время движения семидесятых годов.
В первых числах мая мы с Саблиным уже мчались по Ярославской железной дороге и, пересев на Вологодскую, высадились на станции Дмитриевской (ныне станция Путятипо Северной железной дороги). Мы были одеты в рабочие костюмы, с крестьянскими паспортами в карманах...
На крыльце усадьбы нас встретил белокурый человек, лет двадцати пяти, в сером пиджаке, с небольшой рыжеватой бородкой. Это и был Иванчин-Писарев...
...Десяток рабочих-крестьян, с которыми я познакомился, жили по различным деревням волости и служили как бы опорными пунктами для проведения в парод новых общественных и политических идей.
Для одного из них Писарев выхлопотал у начальства разрешение быть книгоношей, то есть ходячим продавцом по деревням народных изданий. Вверху его короба лежали различные божественные книжки, а внизу — революционные воззвания к народу и брошюры, издаваемые для парода за границей. Там были все запрещенные книжки, разносившиеся пропагандистами в это лето и в других местах России. Из них интеллигенции (а не крестьянам) больше всех нравилась «Сказка о четырех братьях», где повествовалось, как четыре брата-крестьянина, родившиеся в глухом лесу и потом жившие все время на природе, не зная ни начальства, ни привилегированных лиц, вдруг вышли из леса и с удивлением увидели новый, непонятный для них общественный и политический строй. Они пошли на четыре разные стороны России для того, чтобы познакомиться с таким удивительным для них образом жизни, и начали уговаривать народ возвратиться к «первобытной справедливости», но все попали за это в руки властей и встретились на Владимирской дороге в кандалах, на пути в Сибирь.
В народе, как я заметил, эта сказка, да и вообще все произведения в сказочном тоне производили менее впечатления, чем прямые обращения, вроде прокламации Шишко, начинавшейся словами: «Чтой-то, братцы, плохо живется народу на святой Руси!»
...Однажды мне пришлось читать простому человеку замечательно трогательное место в прокламации: «Чтой-то, братцы».
...Я сам очень увлекся и был взволнован. Взглянув на моего слушателя, чтобы узнать произведенное впечатление, я вдруг с радостью заметил, что на лице его выражается какая-то особенная озабоченность и как бы желание задать мне вопрос по поводу прочитанного... Это при чтении книг тогдашним крестьянам была для меня такая редкость, что я весь просиял от удовольствия.
— Что такое? — спросил я, прервал чтение.
— Какие у тебя хорошие сапоги, — сказал он, указывая на расшитые красными и синими шнурами голенища на моих ногах, — чай дорого дал?
Этот неожиданный вопрос так меня огорчил и сразу открыл глаза на бесполезность систематического чтения совершенно безграмотному человеку, что я более не повторял своих попыток и ограничивался устными разговорами.
Морозов П. А. Повести моей жизни. М., 1965, стр. 85—99.
|
