История - это роман, в который верят, роман же - история, в которую не
верят.
М. Сафир
|
|
№ 4
ИЗ ПЕРЕДОВОЙ СТАТЬИ БЮЛЛЕТЕНЯ № 10 ЯРОСЛАВСКОГО КОМИТЕТА РСДРП «Л. Н. ТОЛСТОЙ», ПОСВЯЩЕННОЙ СМЕРТИ ПИСАТЕЛЯ
8 декабря 1910 г.
Товарищи! Смерть Л. Н. Толстого — важнейшее событие русской жизни последних дней. Толстой умер, не примирившись с официальной Россией и православной церковью, хотя представители ее суетились и хлопотали о примирении, которое заделало бы пропасть, образовавшуюся между чтущим Толстого народом и проклинающей его церковью. Все — за исключением этих непримиримых врагов — обнажили свои головы пред прахом великого человека; но не все это сделали с одинаковым чувством и одинаковыми мыслями. Представители властвующей буржуазии сделали это, боясь общественного мнения Европы, боясь признать пред всеми ту пропасть, которая лежит между ними и народом; лицемерно поднимая пред могилою свою шляпу, они не соглашались с тем, что «нельзя молчать» при виде торжествующего насилия и виселицы, охраняющей их капитал; они твердо решили, что молчать можно и виселицы полезны.
Оппозиционная буржуазия чтила в Толстом национального гения, перед которым все должны преклоняться, она ценит то, что смерть Толстого заставила забыть различие классов, что ее представители стояли у гроба вместе с рабочим и мужиком; это помогало ей утешать себя мыслью, что она тоже народ...
Религиозные и социальные воззрения Толстого ближе всего должны быть крестьянину. Русское крестьянство, разоряемое развивающимся капитализмом и угнетенное малоземельем, воспринимает новый уклад жизни с тяжелой его стороны. Это будит в нем искание лучшей жизни, создаст потребность в новом мировоззрении, в пересмотре старого православия; смотря на его представителей, крестьянин видит жадного попа, пьяного и развратного монаха и угодливого перед властью архиерея, строгого к мелким грехам простого человека и благославляющего крестом кровавые преступления власть имущих. Отражением новых исканий в крестьянстве является широко развивающееся сектантское движение, стремящееся очистить христианство, загрязненное православною церковью и его духовенством, религиозное учение Толстого входит в ряд сектантских учений, и этим определяется его значение: оно наносит удар православию и освобождает религиозную мысль крестьянства от пут, которыми оплело его православное духовенство; но там, где падают алтари, падает и трон; освобожденный от религиозных пут человек чувствует потребность сбросить и политические.
Рабочему классу нечего взять из воззрений Толстого: он идет по иной дороге. Не в восстановлении патриархального крестьянства он видит свое спасение; не позади, а впереди ищет он золотого века; не в отрицании капитала, в его преодолении, преобразовании в социализм ищет он освобождения от своих страданий и своего рабства. Надо ценить и то обличение мерзости капитализма, которое дал Толстой. Рабочий класс не примет толстовского учения о непротивлении злу, он плохо верит в отзывчивость души современной буржуазии, он знает, что звон золота заглушит в этой душе голос совести и призыв любви; давящую его руку насильников он сбросит силой, на гнет давящей реакции он отвечал и будет отвечать революцией. Но рабочий ценит то, что проповедуя о непротивлении злу, Толстой всей силой своего негодования обрушивается на насильников, что среди еще недавно мертвого молчания кладбища, среди торжества победителей он смело и громко сказал: «Не могу молчать!» Рабочий класс не может принять и его религиозных воззрений; он найдет учение более соответствующее требованиям жизни и человеческой свободы — научный социализм, который среди многих кумиров, низвергнутых им во имя свободы человека, отбросил и кары божества. Но он признает цену за сектантским духом Толстого, идущим навстречу новым исканиям крестьян, этого союзника-товарища с пролетариатом по прошлой и будущей борьбе.
Да, Толстой не наш, но близок к нам. Мы вместе с другими, но с иными, чем они, мыслями и чувствами, можем обнажить голову перед его прахом. Да, пусть будет легка ему земля, горе которой его волновало!
Издание Ярославского комитета РСДРП.
ГАЯО, ф. 73, оп. 9, д. 411, лл. 544—545. Гектограф.
|
